В одном из комментариев вы говорили, что недавнее событие – закрытие детского дома в Нытьве, не вселяет много оптимизма в том смысле, что у нас не существует реальной помощи семье и поэтому дети попадают в детские дома. Насколько серьезна программа Павла Астахова “Россия – без сирот”, которая направлена на перевод детей из детдомов в приемные семьи?
У нас последние пять-шесть лет вектор направлен в сторону семейного устройства детей-сирот. Это хорошо, это – первый шаг в сторону от совершенно чудовищной интернатной системы размещения детей, которая у нас закрепилась последние лет 40 и существовала до последнего времени фактически без изменений. Но это первый шаг, и обычно все страны с этого начинают. Первая идея, которая приходит в голову, когда люди обнаруживают, что такой кошмар и несправедливость творится рядом с ними, что дети проводят свое детство совершенно неподобающим образом в этих учреждениях, – это идея о семейном устройстве.
Первая, естественная, но неглубокая. Это безусловно один из путей решения проблемы, но только один. Когда о нем говорят как о единственном, для меня это звучит как недостаточное понимание реальной проблемы вопроса. Безусловно, активная деятельность государства и льготы способны еще больше изменить ситуацию в смысле количественного устройства в приемные семьи, но дети – это не просто объекты, которые легко перемещать из места в место, не думая о том, что реально происходит. У каждого из них есть какая-то своя личная история и судьба, и вопрос в том, какая жизнь нужна этому ребенку, нужна ли ему вообще новая семья.
У нас считается, что нужно поддержать семейное устройство всех детей до совершеннолетия. Но не ставятся вопросы: какие отношения у этого ребенка с его кровной семьей, есть ли у него какие-то родственники и возможность при поддержке в эту семью вернуться. Потому что мы идем не от конкретного ребенка с его жизнью, а от некоего количественного результата. И если с подхода количественного перейти к качественному, то мы обнаружим, что у нас огромное количество учреждений, полно детей, часть которых подлежит семейному устройству, а часть находятся в учреждениях, хотя реально они могли бы проживать в своих кровных семьях .
Это социальные сироты?
Нет, социальные сироты – почти все. Все дети, у которых живы кровные, прямые первые родственники, но по каким-то причинам они живут в детском доме, называются социальными сиротами. Таких детей среди живущих в государственных учреждениях – 80-90% (каждый год ситуация разнится). Однако они не всегда являются оставшимися без попечения родителей по своему текущему статусу. Часто родители просто написали просьбу о временном размещении ребенка.
Что еще хуже, это совершенно чудовищная история родителей детей с особенностями развития, с тяжелыми патологиями, для которых нет никаких школ – от дошкольных до школьных учреждений. Они часто неспособны пробивать кровью и потом место в обычной школе и садике. И не всегда это дети, которые смогут в какой-то мере встроиться в обычные образовательные коллективы. Тогда выясняется, что в месте, где живет эта семья, для ребенка нет ничего, кроме какой-нибудь коррекционной школы-интерната за 100 км. от дома. Туда родитель не может привести и увести ребенка когда захочет, не может забрать его вечером. Часто предлагается пятидневка с возможностью забрать на выходные, или какие-то другие договорные условия, которые позволяют забрать ребенка раз в месяц. Собственно говоря, это принудительное разлучение семей. Государство никаких реальных образовательных услуг в нормальной форме, без разрыва семьи, не предоставляет. И эта ситуация очень-очень тяжелая, особенно у дошкольников. Что-то можно найти в Москве, но это вообще какие-то единичные учреждения. В регионах, вдали от крупных городов, вообще ничего нет.
Когда женщина оказывается с таким ребенком одна, она вынуждена проводить с ним весь день и она не работает. А если не работает, то нет денег. Получается замкнутый круг. Она вынуждена отдать ребенка в интернат. Потому что формата обычного детского сада или школы для таких детей нет. И нет системы сопровождения и поддерживающей инфраструктуры, которая бы аккумулировала информацию об этих услугах, социальном жилье, группах помощи от зависимости, юридической, медицинской, психологической помощи.
На территории, где райцентр находится далеко, на несколько населенных пунктов может оказаться единственный интернат, который предоставляет какие-либо услуги. Он находится так далеко, что родители даже не могут его навещать, потому что население довольно бедное. И это вынужденное сиротство. Оно связано с тем, что у ребенка есть особые потребности в коррекционных, реабилитационных программах, он неспособен учиться в школе, либо школа его не берет ни при каких условиях (у нас очень легко школа выкидывает детей). Получается, дети находятся в коррекционных учреждениях потому, что никаких элементарных услуг другого типа для них нет.
Вопрос не только в том, чтобы всех сирот отправить по семьям, но и как остановить приток новых детей в эту систему. Единственный ответ на этот вопрос – это работа с семьями, чтобы детей оттуда не забирали. Если мы говорим о бедности и материальном неблагополучии, то таких семей очень много, это огромный слой населения. Если мы говорим о каких-то поведенческих вещах, с такими семьями тоже можно работать по разным программам, которые помогают им изменить свое поведение. Но чаще всего это комплекс проблем, в основном социально-экономических.
Нужно менять, по сути, социальное устройство общества, экономическую структуру, а прежде всего – сознание людей. И при этом дети, которые все равно будут попадать в интернатные или транзитные интернатные учреждения, будут, но их будет очень мало. И с ними не будет никаких проблем даже с текущим количеством потенциальных приемных родителей, не нужно будет стимулировать их сумасшедшими выплатами или придумывать какие-нибудь пляски вокруг них, чтобы они появились. То есть если мы создадим систему помощи детям, которых скорее всего не возьмут, и систему помощи семьям, которые потенциально могут потерять своих детей, потому что не справляются или у них какая-то тяжелая ситуация, то тех детей, которые нуждаются в семейном устройстве, останется очень мало. Если мы пытаемся об этом забывать и чисто механически увеличить количество приемных семей через их стимуляцию – это очень плохая история.
Единственная реально сложная ситуация — дети с тяжелыми заболеваниями и физическими патологиями. Конечно, надо в первую очередь сохранять их в кровной семье, поддерживая семью с особым ребенком всеми возможными и невозможными способами. Самые тяжелые дети, которые не остались в семье и скорее всего не будут устроены в новую, должны попадать в некоторую форму сопровождения на всю жизнь. Это может быть форма так называемого сопровождаемого проживания, когда дети-инвалиды с тяжелыми патологиями, ментальными патологиями, как на Западе, живут с патронатными социальными работниками. Они так существуют, потому что реально самостоятельно жить они не могут в силу своих особенностей. И хотя они уже не дети после 18 лет, они все равно нуждаются в опеке.
Вообще, “дети-инвалиды” – это ужасно некорректное название. Я считаю, что нам нужно от него отказываться. Та уродская система, которая у нас есть, как раз использует такие уродские слова… она называет человека инвалидом, и все – он инвалид, что взять с него? Мы рассуждаем о нем как уже об ущербном. Нормальный подход – рассуждать с точки зрения его возможностей, чего ему не хватает, чтобы реализоваться. А чаще всего таким людям не хватает очень много, начиная от понимания и поддержки, заканчивая какими-то внешними условиями. При их наличии они вполне прекрасно могут существовать достаточно полноценно с точки зрения раскрытия своих личных способностей, принесения пользы, общения – зависит от того как устроена система.
Мне очень нравится идея (особенно популярная в скандинавских странах) создания поселений, в которых разные семьи – с умственно отсталыми детьми, со взрослыми с ментальными проблемами, семьи вполне здоровые, но готовые жить рядом и помогать, – ведут жизнь медленную и спокойную, где есть какая-то работа, творчество. Они нацелены в основном на людей с такими вот ментальными проблемами. Мне почему-то кажется, что для таких людей город подходит гораздо меньше, чем сельская местность. В России очень большой потенциал для развития таких форм помощи. Причем они действительно могут делать вещи, которые совершенно не нравится делать современным людям, нам. Например, сельское хозяйство, которое требует вдумчивого, хорошего, преданного отношения, в том числе к животным. Это очень развито на Западе. У нас этого нет, инициатив мало, потому что финансирования практически нет.
Как в принципе можно сохранять неблагополучные семьи?
Нет одного пути, закона или программы поддержки, через которые все сразу станет хорошо. Потому что за последние лет 20 у нас разрушилась и социально-экономическая система, и система координат вообще, и фактически не выстроилась новая. У нас уже лет 30 идет некая деградация населения: алкоголизация, всевозможные зависимости и потеря трудоспособного населения. Ситуация напоминает леммингов, которые прыгают со скалы один за другим. Мы делаем что-то подобное – медленное самоубийство населения. Безусловно, проблемы с детьми на самом деле – это проблема взрослых.
Есть, например, огромная проблема – зависимость от алкоголя и наркотиков. Проблема, которая не решается никак. У нас в наследство от СССР остались наркодиспансеры, КПД большинства из которых – ноль целых и одна десятая. Хотя некоторые из них делают что-то иное: вместо уколов там работают психологи, психиатры, психоаналитики. Но таких очень мало – единицы. И ничего больше нет – выжженная пустыня. Понимая, какой проблемой является алкоголизм и наркомания, нам нужны серьезные программы, чтобы на местах у людей была возможность лечения, реабилитации, психологической помощи, сопровождения после лечения, прежде всего. Необходимо изменение самой структуры общества.
Другая большая проблема – у нас нет никаких гарантий по жилью. Очень легко потерять жилье и сложно найти новое. Особенно если мы говорим о мамах с детьми, которые оказались на улице, что часто бывает. Женщина может оказаться на улице еще до того, как обзавелась ребенком, а может и после. У нас есть огромное количество детей просто без дома и нет совершенно никаких гарантий. Во всем мире это решается в основном предоставлением социального жилья. И если семье негде жить, то жилье должно предоставляться из государственного фонда. Это обычно для многих стран, но не для нашей.
Так что две самых больших проблемы – это алкоголизм и жилье. Ну и, конечно, отсутствие полноценной структуры помощи детям и взрослым с особенностями развития. И вообще, отсутствие системы поддержки семьи, именно как системы, а не разрозненных услуг в разных ведомствах.
У нас как происходит? Если семья нуждается в какой-то помощи, поддержке, ей сложно ее получить. Ей нужно собрать кучу справок и доказать, что она малоимущая, или самая несчастная. Это сложно и довольно унизительно. И получается, что только когда семья окончательно деградировала и все очень плохо, то в этот момент она как бы попадает в фокус социальных служб и, что самое смешное, с этого момента ей могут начать оказывать какую-то помощь. Но чаще всего это уже слишком поздно – пустой дом, выбитые стекла, нечего есть и дети ползают по полу. Когда они к этой ситуации постепенно шли, и у них не было никакой поддержки.
Это еще проблема не только государства, но и нас. Почему так происходит, что мы стали настолько черствыми и слепыми к тем, кто находится с нами рядом, что нет никакой мысли о том, что иногда вмешательство бывает полезным? Если оно, конечно, не в формате "ах ты такая-сякая что-то не то делаешь", а в формате предложения помощи ребенку или семье, то это очень даже хорошо работает. И вот это все бы снизило уровень социального сиротства минимум вдвое, а может быть, на две трети. И вуаля – Россия без сирот. Я не против.
Вот на эту тему есть вопрос. В Госдуму внесен законопроект "О социальном патронате", который многие не принимают, так как считают, что он угрожает суверенитету семьи. С другой стороны, законопроект направлен на профилактику неблагополучия.
С одной стороны, то, что заложено в основу законопроекта – это правильно, эту идею много лет вынашивают разные НКО. Но, как это всегда бывает, можно сказать: мы достучались, нас услышали, но несколько превратно.
До сих пор так было, что по Семейному кодексу в случае получения какого-то сигнала (а опека никогда не приходит просто так в семьи, это всегда кто-то им подсказал – органы образования и здравоохранения, разные граждане, соседи), опека обязана рассмотреть этот сигнал. У нее есть два типа реакции: забрать ребенка или не забрать. Но у них нет ни полномочий, ни структуры, которая бы приписывала что-то другое. У них этого просто не написано. Если они забирают ребенка, то дальше они обязаны подавать документы о лишении родительских прав – дорога в интернат проторена. Там не написано, что прежде чем забрать, они обязаны с семьей пообщаться, поработать, попытаться ей помочь. И собственно говоря, как они могут помочь, если они – административный орган?
Нам предложили следующее ее решение: этот самый орган наделяется полномочиями оказывать помощь семье в формате социального патроната. Когда сигнал поступает, они приезжают, но вместо того, чтобы ребенка отобрать, они постановляют, что нужно избрать форму социального патронирования семьи. И, по идее, к его ведению они могут привлекать какие-то организации.
Но есть проблемы. Административный орган, состоящий из чиновников, в принципе не может быть тем органом, который принимает решение о помощи и о характере этой помощи. Они просто элементарно некомпетентны. Второе, на сегодня их функция во многом – карательная, то есть принятие окончательного решения, что делает их заинтересованными и необъективными. По этому закону предлагается оставить за ними все финансирование. Опека поучает деньги для того, чтобы принять решение назначить социальный патронат и сама может принять решение этими деньгами делиться с какими-то ведомствами. Но она может это делать, а может и не делать.
Не говоря уже о том, что критерии вмешательства с семью и назначения ей патроната опять размываются и остаются на усмотрение органов опеки. Вспоминаем про бюджет и легко получаем ситуацию, что у нас всем семьям региона назначен патронат.
Если все эти годы мы говорили, что совершенно чудовищная история разлучения родителя и ребенка у нас отдается просто под личную ответственность каких-то субъективных, конкретных тетенек, администраторов, судей и их субъективную точку зрения, то сейчас мы их субъективную точку зрения наделяем еще большими полномочиями, плюс оставляем за ними финансирование. Опека легко возьмет в штат психолога, юриста и оставит финансирование себе. А при этом реально качественную работу по патронированию семьи они выполнить не в состоянии. Они все равно принимают решение об отобрании или ограничении родительских прав – и это все делает одна и та же структура – она поможет, отберет и даст себе на это денег. Очень коррупциогенная схема.
То есть не идея патроната плохая, а ее реализация. Мы настаиваем на том, что в любом случае тот, кто принимает достаточно жесткое решение о лишении мамы родительских прав или их ограничении, не должен быть исполнителем услуг по ее социальному сопровождению. Это как если бы милиция нам оказывала какую-то психологическую помощь.
Поддерживающая, недисциплинарная работа должна вестись разными институтами, в том числе и некоммерческими. А наша система построена с точки зрения виновности семьи по умолчанию. Сначала получаем сигнал, что все ужасно, а потом из этого сигнала выстраиваем картину помощи.
Мне кажется, это самая главная ошибка. Не столько даже полномочия финансирования, принятия решения и исполнения в одном лице, а то, что у нас в принципе помощь начинается с момента сигнала о том, что все плохо. Хотя должна быть доступность для каждой семьи таких вот социальных услуг: социальное жилье, помощь в трудоустройстве, смене профессии. Не фиктивная постановка на биржу труда, а реальная помощь. Должна быть поддержка детей с проблемами развития. Не фиктивная, опять же, в виде каких-то льгот или системы интернатов, а реальная и доступная. Тогда уже не нужна эта схема с деньгами в одном кармане, которая сама себе эти деньги дает для того, чтобы работать как они считают нужным. Каждая услуга должна находиться в том ведомстве, организации, которая ее предоставляет. Но должен быть какой-то ведущий случая, например, социальный работник, помогающий семье, который поможет все нужные ей услуги получить, не заставляя бегать по инстанциям. То есть я считаю, что это – единственный путь, который как-то бы изменил нашу ситуацию, но я не уверена, что наше государство готово по нему идти.
Социальный педагог Алексей Газарян как-то сказал, что одна из главных проблем усыновления и опеки – это общественное мнение. Как, по-вашему, нужно справляться с косыми взглядами? Особенно, наверное, в городах.
Надо сказать, что в больших городах ситуация как раз меняется благодаря медиа, СМИ, социальной рекламе. Мне кажется, что косых взглядов сейчас уже меньше, чем несколько лет назад.
Такая же проблема стоит с детьми с особенностями развития. Была история, когда мама с ребенком с ДЦП (весьма коммуникабельным в песочнице своего двора) гуляла. Пока к ней не подошли другие мамы и не сказали, что их детям неприятно видеть этого ребенка, чтобы она уходила. И это – Москва. Ужасно. Эта система нерациональных страхов и равнодушия должна измениться, но нам легче прятать детей от своего взгляда в интернатах.
Опять же, то, что существует, всегда существует при общественном принятии. Нет таких вещей, которые в государстве и обществе происходят и при этом считаются недопустимыми. Поэтому правильны слова о том, что каждый народ заслуживает свою власть. Все, что происходит, происходит с нашего внутреннего согласия, которое может даже быть не высказано вслух. Об этих детях удобнее просто не думать, не видеть, не справляться. Здесь еще очень велика роль СМИ. Буквально несколько лет назад один человек сказал, что нужно убивать детей с особенностями развития уже после рождения. Чудовищно…
Вы имеете в виду англичанина – профессора биоэтики Принстона Питера Сингера, о котором писал журнал Esquire в России?
Нет, это был какой-то российский дяденька, не помню уже его фамилию (наверное, имеется в виду А. Никонов, журналист, писатель-публицист – ред.). Но самое ужасное, что после того как он это сказал, его начали приглашать в газеты, на телевидение, давать какие-то колонки.
Вместо того, чтобы быть подвергнутым полнейшему осуждению и позору за сам факт такого высказывания, он представлен как идейный человек. И он за несколько месяцев просто расцвел от ощущения собственной важности и чувствовал себя чуть ли не мессией. Мол, он такой важный, придумал эвтаназию для детей. Понятно, что если делать так, то ничего не изменится в нашем мире никогда.
И, на самом деле, есть и другие люди, играющие свою важную роль: они высказывают грядущие идеи, интересы. Также есть СМИ, которые рассказывают про это. Они постепенно меняют общественное сознание, иррациональные страхи непривычного, и люди меняются: начинают понимать, что эти дети – не такие уж и другие. Я думаю, что это вопрос времени, и, надеюсь, скорого.
Правда ли, что у детей в детдомах часто не возникает желания попадать в семьи? Что им там как бы хорошо: праздность, подарки, тусовки… Как объяснить, что ему нужно что-то другое?
Ну… давайте вы представите себя ребенком в детдоме, на минуту. Что должно случиться с вами такого, чтобы вы туда попали?
Наверное, родители должны пить, бить…
А что дальше?
Дальше приходит милиция, соцслужбы, забирают и увозят.
А что при этом вы чувствуете?
Мне сложно представить как “благополучному”.
Ну если даже взять просто ваше описание. Это совершенно чудовищная история. И дальше вы попадаете в закрытое учреждение и понятия не имеете, что с вами будет дальше. И вы не принимаете никаких решений о своей жизни, даже минимальных. За вас все решают чужие люди. И вокруг находится огромное количество таких же несчастных детей, которые только что потеряли семью.
У кого-то действительно было насилие, кто-то пил, а у кого-то все было для ребенка более-менее понятно и прилично, но, тем не менее, почему-то его забрали. То есть в одно место мы согнали много детей, у которых полностью взорвалась предыдущая жизнь, возможно, случилась какая-то очень тяжелая трагедия, возможно, они переживали насилие, издевательства – все, что угодно. И все они потеряли семью. Это тяжелая для ребенка, стрессовая, травматичная ситуация. Вот таких детей мы согнали в одно место. С ними проводят какие-то образовательные, творческие программы. Но реально все то, что у них внутри, никуда не делось. Дети зачастую – в состоянии очень тяжелой депрессии, которую взрослые не замечают, не умеют видеть. Дети находятся после травмы, они потеряли единственных близких людей, какие бы они ни были. У них нет никого. Одиночество. У них нет взрослого, близкого, заботящегося человека.
Но так устроена природа, что взрослый обязательно должен быть. Если его нет, то для ребенка, для его психики и сознания – это катастрофа, трагедия, полная потеря опоры в жизни. И неважно насколько взрослый с нашей точки зрения был хороший или плохой. И когда в этом состоянии все дети собираются в кучку, на самом деле, ничего хорошего не происходит. И все свои чувства, переживания, боль они запихивают глубоко-глубоко вовнутрь, потому что там, в этих условиях, нет ни малейшей возможности всю эту боль пережить, высказать, лежать на кровати и плакать две недели… Невозможно в условиях этого коллектива.
Они должны научиться выживать. Через что? Через полное отрицание того, что с ними происходит, своих чувств, своих переживаний, реальных проблем, через подстраивание под более старших и громких, правила, которые полностью перекрывают их личные желания. Назвать это счастьем – очень странно. Хотя многие к этому привыкают и им там очень комфортно, именно потому что внешний порядок регламентирует каждый шаг и не нужно оставаться один на один со своей болью и чувствами. А дальше, собственно говоря, происходит что? Единственный способ справиться – настроиться на получение каких-то позитивных эмоций. Ведь человек без трагической ситуации в детдоме не оказывается, ему там нечего делать. И единственный способ жизни там – это получение каких-то материальных благ, вещей, штук, шмоток, телефонов, какие-то праздники бесконечные, которые спонсоры устраивают. Это создает видимость чего-то хорошего, но это не хорошо, не радость, не счастье.
Когда мы видим это, нам кажется, что все в порядке. Но вновь потерять даже это для ребенка бывает очень страшно. Он к этому привык и для него это понятный ритм жизни, если он там находится уже долгое время. Он, с одной стороны, несвободен и несчастлив, с другой стороны, ему спокойно, потому что за него все решают другие. После потери семьи он не знает, что происходит за стенами детдома, но в этом понятном графике заштампованного бытия он как-то пытается успокоиться. И конечно, часто, когда детей забирают в новую семью, они боятся, не хотят, испытывают стресс. Их страх очень понятен.
Кроме боязни перемен этого существования они боятся предательства второго, причем чаще всего бессознательно, потому что не всегда в этом возрасте могут сохранить, проанализировать, понять. Но реально то, что с ними случилось – очень тяжелая ситуация. Они потеряли семью. И, собственно говоря, потеря семьи во второй раз – ситуация еще более драматичная. Поэтому страх чаще всего связан с этими вещами. А не с тем, что там типа хорошо, просто, прикольно и никуда не хочется. И живет он не в самом лучшем месте, я вас уверяю. Сколько бы ни было материальных благ, это ничего не меняет в этой дыре, которая есть в сердце ребенка.
Источник Измени одну жизнь
